А всё началось обыденно, как и на любой линейной заставе Потешных Войск Комитета… с тривиальной сработки системы электро-сигнализационных заграждений «С-100» с аппаратурой «Клён-75»…
«Заастааваа! Заслон и Тревожная Группа — в ружьё!» — после крика дежурного, темный коридор пограничной заставы наполняется топотом, лязганьем и короткими фразами. В оружейке, на распахнутом сейфе для боеприпасов и снаряжения горит обычная керосиновая лампа и тени солдат целенаправленно мечутся в двух направлениях: сначала из жилых кубриков по взлётке к оружейке и комнате связи, а потом на выход к крыльцу. Фас фонарь дежурного и старшего тревожки указующими лучами рубят мрак ночи, вырываясь в коридор из спальных и служебных помещений. Связист выдаёт радиостанции и антенны в открытом проёме двери, подсвеченный изнутри снятым с подзарядки Фас-фонарём. Всё как обычно, как на бесконечных тренировках, когда не знаешь настоящий подъём по тревоге или учебный. В любом случае патроны, снаряжение, оружие и гранаты настоящие. А если надо, то и пулемёт с гранатомётом самые всамделишные.
— Быстрее, быстрее, что ты телишься Вася, мля! Тебе ещё на собачник за Артом бежать! — Вася гупает сапогами по линолеуму пола. Складень его АКСа подпрыгивает в такт бегу и бьёт по спине, отчего Эсэсовец придерживает опущенный вниз ствол автомата за дульный тормоз-компенсатор. — Какой? — луч света метнулся со стороны умывальника к двери связиста.
— Пятый правый! — ответил тот.
— Что соседи? — должен старший знать, кто ему помогает. Наши соседи, Хейробадцы — обязаны отрезать сработавший участок от линейки и ожидать вероятного нарушителя у его цели — линии государственной границы. Тогда он с тыла не успеет удрать в Иран. А если от досманов к нам пошёл, то ему труба в нашем тылу — до ближайшего посёлка километров десять по дороге на север. Если по дороге…, а напрямую так все двадцать по сопкам, щелям и спускам. Собака его достанет, если гюрза прежде не остановит коротким броском из засады. Однако, без соседей никак.
— Поднялись! Перекрывают линейку! — это значит, что участок, который пятый правый — не упреждаемый. А чтоб вы поняли почему, то надо знать, что самый ближний к заставе участок это двадцатый, через шестьсот метров — девятнадцатый, ещё столько же — восемнадцатый. Если умножить пятнадцать на четыреста метров — это где-то шесть километров от нашей казармы и конюшни. Поэтому мой прапорщик не праздно интересуется, а начинает организовывать взаимодействие с правофланговой заставой. Знать бы ещё, куда он, этот нарушитель, двинул: в тыл — на МЗП, спотыкач, паутину и камни или в сторону сопредельщика, на тот же спотыкач, старую систему, МЗП и паутину.
Газон рычит у крыльца окутанный дымом непрогретого мотора и плюётся выхлопом. Клубы отработки добавляют сюрреализма в тихий мат личного состава тревожной группы, которая с грохотом сапог по железному кузову влетает в прямоугольник грузового отсека. Последним, как обычно, прыгает Арт — наша овчарка и собачник Вася, после которых борт захлопывается и закрывается на разболтанные замки дежурным по заставе. Старший тревожки хлопает дверцей и машина, взревев двигателем, как-то даже со злостью в движении срывается вперёд, прокрутив на месте с пылью в пол-оборота задние ведущие колёса.
— Федь, млять! — не стесняется народ в кузове, от рывка чуть не заваливаясь кубарем по полу. Водитель хорошо слышит многоступенчатый мат, направленный в его открытое до конца окошко в дверце кабины и улыбается. Феде сейчас состояние груза по барабану — надо как можно быстрее домчать до пятого правого, чтоб не дать большой форы тому, кто проскочил колючий забор системы. Но по любому народ в машине учёный. Зря, что ли направляющие для тента собраны в кучу у кабины, а самого брезента на них нет. Какой же дурак в тревожке будет сидеть на скамейке у зеленого борта, если удержаться на горной дороге на скользкой деревяхе — нет никакой возможности. Все стоят и хватаются за передний борт и металл направляющих. И обзор хороший, и свежий встречный ветерок выбивает остатки сна, обдувая лица солдат стоящих кузове. Коробка машины грохочет железом сочленений на колдобинах и ямах, мотор ревёт на подъёмах, а фары распугивают затаившихся в траве зверей, птиц, ящериц, змей. Но тревожной группе не до живности на дороге — удержаться бы на ногах. Вспугнутый дикобраз попадает меж лучей двух фар шишиги и с неожиданным проворством мчится, почти десять метров, перед машиной карабкающейся вверх по крутому склону заросшей кустиками колючки сопки.
— Ату его! Федя, пля! Дави деликатес! В обратке подберём! — мясо у дикобраза — лучше куриного, а длинные черно-белые иголки просто обалденная вещь-сувенир на «дембель». Наш «Руль» понимает вопли из кузова правильно — жмёт на газ. Машина таки догоняет, а затем переезжает колючий ком жирного грызуна передним левым колесом. Крики из кузова разносятся далеко вокруг, сначала радостным ором, а потом удручённым гвалтом. «Туркменский ёжик» оставляет в колесе целый пук игл, отворачивает влево под углом девяносто к борту машины и живо галопирует прочь по азимуту сто восемьдесят в пыльную темноту ночи, даже не крякнув или взвизгнув от полученного удара черной резины высокого колеса шишиги. Звук его возмущенного сопения и скрёб когтей по грунту пропадает заглушенный в шуме мотора «мыльницы».
— Ни буя себе! — удивляется народ в кузове, — Мы ж его переехали! — машина останавливается на верхушке сопки. Федя получает звиздюлину от старшего за задержку. Прыгает вниз к своему колесу, выбросившись наружу кабины на руках, как гимнаст на соскоке из брусьев. Тревожка подсвечивает фас-фонарём сверху. Водитель вырывает из резины торчащие, как стрелы иглы, собирает в кучу лежащие рядом и забрасывает в кузов.